Венеция — Авиньон: в поисках современного искусства

Для художников, актеров, режиссеров, галеристов, артменеджеров участвовать в программах Венецианского Биеннале и Авиньонского театрального фестиваля — все равно что попадание в финал футбольного чемпионата

ВСЕ, кто имеет отношение к современному искусству, знают, что Венецианская Биеннале — чемпионат по этому самому искусству. Те, кто не участвует, обязаны ехать и смотреть, что в ближайшие несколько лет будет считаться трендом, что «будут носить». Есть, конечно, и другие Биеннале в мировых столицах (даже в Москве), есть «Документа», но Венецианская Биеннале старше — и знаменитее.
      То же самое с Авиньоном. Любой театральный деятель (режиссер, продюсер, артист) знает, что Авиньонский театральный фестиваль — главное ежегодное событие театрального мира. Попадание в основную программу фестиваля — респект и уважуха на всю оставшуюся жизнь. А если не в основную, то хотя бы в программу-офф, представляющую собой гигантский рынок, на котором антрепренеры заключают контракты, дабы удовлетворить ненасытный европейский спрос на зрелища. Конечно, есть еще фестиваль в Эдинбурге, но Авиньонский старше и знаменитее.
      То есть, если ты занимаешься театром либо искусством, и занимаешься всерьез, — собирайся и езжай смотреть на все это своими глазами. Никакая пресса, никакой интернет, никакие рассказы и репортажи не дадут никакого представления о том, что происходит в этих «культурных столицах».
      На одном круглом столе после большой коллективной выставки сибирских членов Союза художников один из местных деятелей высказался: «Видел я эту вашу Биеннале в интернете... Ничего интересного...» Конечно, совершенный мудрец прозревает весь мир, не выходя во двор, но некоторые вещи стоит увидеть своими глазами.
      Венеция
      Венеция, естественно, прекрасно прожила бы и без всякой Биеннале — каналов, мостов, церквей и палаццо в этом городе, похожем в плане на рыбу, столько, что не хватит жизни все изучить. Конечно, в 1893 году, когда придумывалась Всемирная художественная выставка, в пику Всемирной выставке в Париже, туризм не достиг такого чудовищного размаха, отцы города считали необходимым добавить своему городу культурных аттракторов, чтобы народ валил в город не только на Мост вздохов и голубей на Сан-Марко кормить, но и ради искусства.
      В 1895 г. состоялась первая выставка, к ней были построены в Джордини — городских народных садах, разбитых еще при Наполеоне, — экспозиционный дворец и первые национальные павильоны, выставку посетили 370 тысяч, — и дальше дело пошло. Русские выставились на Биеннале в 1907 году — Сергей Дягилев выстраивал свой павильон еще до Щусевского.
      Сегодня Биеннале — это не просто огромных масштабов художественная выставка, проходящая раз в два года, по нечетным (а по четным проходит выставка архитектурная), но и масса других мероприятий. В этом году, например, это и февральский карнавал, и лаборатории и тренинги современного танца, и кинофестиваль, Мостра, и фестивали театральный и музыкальный. Собственно, выставка искусства по факту все-таки событие самое главное — на несколько дней превью и открытие в Венецию съезжаются все основные персонажи мировой арт-сцены и тысячи деятелей второго и третьего плана. Выставку, конечно, можно посмотреть и позже, не обязательно стремиться к открытию — в этом году экспозиция основных площадок будет открыта до конца ноября. Но попасть на превью — дело чести для любого не чуждого искусству человека.
      Превью — это четыре дня, в течение которых выставки открываются нон-стоп, все это напоминает цепную реакцию, шампанское не иссякает, от переизбытка визуальных впечатлений голова к вечеру соображает медленно, а ноги, отшагавшие километры экспозиционных маршрутов, отказываются двигаться.
      Мы не могли использовать все четыре дня превью — в Санкт-Петербурге, в лофт-пространстве «Этажи» открывали выставку «Соединенные Штаты Сибири», до этого показанную на московском «Винзаводе». Поэтому в Венецию прилетели с опозданием на день, прямо на открытие российского павильона. В этом году, по общему мнению, павильон удался. До открытия было известно только имя художника — Вадима Захарова, да ходили слухи о сумасшедших деньгах, потраченных на выставку. Выставка оказалась именно про деньги — и потраченных денег стоила. Захаров, из поколения младших концептуалистов, обратился к греческим мифам — и создал сложную, многоплановую и очень стильную инсталляцию про круговорот денег в природе. В ней есть и золотой дождь из монет, сыплющийся из-под купола на гуляющих внизу женщин под зонтиками, и роза, прорастающая из средневекового кресла-ночного горшка, и молодой человек под куполом верхом на балке, грызущий орешки наподобие пушкинской белки, и много чего еще. К Биеннале были отчеканены несколько тысяч монет достоинством в одну Данаю, обеспеченных честью и талантом художника. Одетые в строгие костюмы молодые люди бдительно смотрели, чтобы посетители не расхищали достояние. Мне удалось.
      Главный пункт — это основной проект, «Энциклопедический дворец». Куратор Массимилиано Джони взял за основу проект американского художника-любителя, этот самый дворец придумавшего. Макет этой башни и встречает посетителей — а дальше бесконечные коллекции шаманских артефактов, каталожные ряды рисунков птиц, домов, школьной эротики и порнографии, портретов, пейзажей... В количествах необозримых. В том числе есть там и фотографии новокузнецкого автора Николая Бахарева — его общажно-советские ню.
      Из национальных павильонов едва ли не лучше всех — английский. Куратор — Джереми Деллер, которого называют звездой критического искусства. Он пригласил довольно разношерстных авторов, но экспозиция получилась очень цельная, злая, веселая и сильно напоминающая по концепции нашу выставку «Соединенные Штаты Сибири». Ну, например: среди больших настенных фресок у них есть карта Британских островов — ровно так же, как и у нас, центром была карта Сибирского федерального округа. С той разницей, что мы напечатали ее на баннере. И Сибири с очертаниями округа повезло гораздо больше, чем британцам.
      Далее. Большой раздел у них — про русских в Англии. На стене огромный Уильям Моррис, дизайнер-социалист XIX века, с размаху топит яхту Романа Абрамовича, на прошлой Биеннале заслонявшую вид на лагуну. В зале — экспозиция настоящих российских купонов, талонов и ваучеров начала 90-х, эпохи первоначального накопления. Параллель в нашей «СШС» — цикл Васи Слонова «Деньги делают деньги». То есть тренд критического и ироничного искусства, заявленный на Биеннале англичанами, мы прочувствовали еще раньше.
      Из других национальных павильонов хороши израильский — с очень интересным видео; словенский — с придурковатыми звериными мордочками, сделанными из кожаных чехлов для мобильников и фотоаппаратов; румынский — в котором шесть перформеров изображают биеннальную историю, из года в год, разыгрывая самые известные выставки. Сильно разочаровал павильон Франции, в который была самая длинная очередь. Благо тут же, рядом, открывались канадцы с очень симпатичной видеоинсталляцией. Но, как бы то ни было, смотреть стоит все, на что есть силы, — и удачные проекты, и провальные, чтобы лучше понимать, что происходит в мире искусства.
      В параллельной программе заметно обильное присутствие Китая — в северном Арсенале развернута огромная выставка никому не известных китайских авторов — с размахом, очень технологично, избыточно много. Напротив, на Джудекке, Марк Куин установил матерчатую копию своей беременной Элисон Лаппер и развернул выставку исчерпывающей полноты. Полтора года назад в музее на Остоженке у Ольги Свибловой Куинна показывали, но в очень сокращенном формате. Смотреть надо полный. В Университете Россия показала выставку Lost in translation — про принципиальную непереводимость российского современного искусства. Европейцы сочувственно кивали.
      В Венеции в какой-то момент понимаешь всю безнадежность попыток объять необъятное — искусство не столько вечно (современное искусство на вечность особо и не претендует, хотя кружевные палаццо по колено в воде, расписанные Тинторетто и Беллини, — стремятся), сколь бесконечно. Глобальный арт-рынок стремительно расширяется — и каждый раз растет число стран-участников Биеннале. В этом году главную награду получила Ангола, дебютировавшая на этом чемпионате. Никто ангольский павильон в глаза не видел, никто не мог предполагать игрока. Можно сказать, что это аванс, политкорректность, игры жюри. Может быть, но лучше посмотреть. В ближайшие дни не поленюсь, посмотрю.
      Авиньон
      Провансальский городок со ста тысячами населения, известный историей «папского пленения», Папским дворцом, мостом, оставшимся от римлян, винами и травами, на роль европейской театральной столицы, как ни крути, не годится ни в какую. Далеко от Парижа, провинция, жара, отсутствие современных театральных площадок (до этого года — открылась «ФабрикА» с 900 квадратами репетиционных площадей, превращающихся в зрительный зал, самый современный театральный комплекс в Европе). В 1947 году, после войны, поэт Рене Шар решил устроить в папском дворце выставку современного искусства — Пикассо, Брака, Матисса — и пригласил Жака Вилара поставить на сцене дворца спектакль по только что вышедшей пьесе Томаса Элиота «Убийство в соборе». Вилар предложил поставить несколько совершенно новых спектаклей — и назвать все это фестивалем искусств. Так все и закрутилось.
      Фестиваль быстро стал площадкой, на которой задается театральная «мода», местом сбора театрального европейского бомонда. Причем Авиньон не ставил границ внутри театральных видов — и потому на сцене папского дворца играли то оперу Гласса «Эйнштейн на пляже», то ставили современный танец, очень целенаправленно — Бежар, Каннингем, Бауш, Вальц и множество других авторов. В 1968 году Франция (и не только) была охвачена студенческими волнениями, леваки сорвали фестиваль в Каннах, пошумели в Авиньоне — но театр устоял, в отличие от кино. В 69-м появилась программа-офф — безбрежный театральный рынок, на котором, по оценкам экспертов, отбирается до 70 процентов французских постановок.
      Город в дни фестиваля, 20 дней июля, напоминает театральный ад — он завален и оклеен афишами и флайерами, по улицам бродят толпы туристов и ряженых актеров, зазывающих на свои шоу, тут же уличные музыканты, живые статуи, фокусники, шпагоглотатели, рэперы и бог знает кто еще... В жару до 36 в тени выдержать такое количество театра очень непросто.
      Под спектакли и официальной программы, и программы-офф используются любые пригодные площадки — монастыри, церкви, школы, офисные здания, клубы, чердаки, дворы... Персонажами спектаклей становятся звезды шансона, политики, писатели. Брассанс, Гэнсбур, Миттеран, Пиаф. Спектакли идут с 10 утра и до полуночи, жизнь кипит на узких улочках до утра, и никто не требует выключить звук, свет, никто не запрещает продажу алкоголя в ночное время, а стражей порядка сложно встретить — вся эта многотысячная разноязыкая тусовка весела, доброжелательна, улыбчива. Бонжур-пардон звучит ежесекундно — праздник, чего там.
      Среди всего этого бурлящего моря антрепризы (а вся офф-программа, по сути, недалеко ушла по качеству и художественным достижениям от антрепризы) утесом возвышается программа основная, демонстративно не потакающая вкусам массовой публики. В традициях Авиньона ежегодно приглашать какого-либо «артиста асосье», который создает специально для фестиваля спектакль. В разные годы такими резидентами становились Надж и Фабр, Морталер и Кастеллучи, и в этом году фестиваль устроил парад их однодневных выступлений в оперном театре. На фестивале нынешняя дирекция сдавала полномочия, и парад-алле был устроен по случаю прощания. А вместо приглашенного режиссера на фестиваль пригласили целый континент — чуть ли половина основной программы была отдана африканским артистам.
      Про основную программу этого года судить не берусь, потому что видел лишь несколько спектаклей. Например, «Партита-2»на сцене Папского дворца — постановка голландской режиссерши (завсегдательницы авиньонских фестивалей многих лет), по формальным признакам относящаяся к контемпорари дэнс. Выглядело это так. Сначала на темную сцену выходит скрипачка и играет Баха. Играет в полной темноте, на ощупь, играет хорошо. Играет пять минут, десять, пятнадцать. Публика внимательно слушает. Я начинаю думать, что никакого танца и не будет, а только Бах без света. Минут через двадцать пять музыка кончается и скрипачка, слегка подсвеченная, уходит. На сцене зажигается установленный на полу прожектор, который высвечивает прямоугольник на стене, служащей задником. Выходят мальчик и девушка и начинают в полумраке бегать по сцене, подпрыгивать несинхронно и невысоко, падать и кататься по полу. Сначала в тишине, потом раздаются какие-то звуки приглушенные — не то пение, не то стоны. Включается цикада. На полную громкость. Прожектор потихоньку передвигает прямоугольник по стене. Через час танцоры повторяют все свои нехитрые движения по три круга, и тут опять выходит скрипачка. И они подпрыгивают уже под Баха. До самого конца.
      Нет, я уверен, что они и поддержки могут исполнить, и пируэты, и прыгают выше головы, если надо — а здесь такая режиссерская задача, сделать намеренно безыскусно и плохо. Все понятно. Голландка из Нидерландов, пишут, ставила прежде по минималистам. Сериальность, сознательная бедность языка. Непонятно, что ушел демонстративно только один зритель, а в финале «букала» только четверть зала, а остальные три четверти бешено аплодировали и кричали «браво».
      На этом фоне «Варшавское кабаре» Варликовского — просто классический театр, с актерами, декорацией, текстом. Правда, четыре с половиной часа. И только первая половина, поставленная по мотивам фильма «Кабаре». Вторая половина, посвященная сексуальным неврозам современного человека после 11 сентября, уже принципиально не придерживается никакой логики, рассыпаясь на отдельные — часто блестящие — осколки. Овации, восемь раз вызывают на сцену, триумф.
      Можно пуститься в длинный сравнительный анализ стратегий и тактик современного театра и современного искусства, порассуждать о том, насколько в Венеции мейнстрим отличается от мейнстрима офф-программы в Авиньоне. Но если уйти от взгляда узкоспециального, то очевидно одно — два этих разных города, вовремя сделав ставку на создание крупных художественных проектов, доказали успешность и перспективность такой ставки. Согласитесь, в России пока нет ничего похожего.
      К Новосибирску все вышеизложенное имеет косвенное отношение. Наш город последние годы мучительно ищет идентичность (как и вся страна, впрочем). Пример Венеции и Авиньона говорит о том, что волевое решение увлеченных и прозорливых людей, поддержанное и городской властью, и комьюнити, и профессиональной творческой стратой, в результате становится и идеологией, и идентичностью, и козырем в партии за региональный маркетинг. Поэтому если мы хотим, чтобы и в Новосибирске было что-то подобное хотя бы лет через двадцать, придумывать и создавать нужно уже сейчас. Хотя лучше было бы вчера.
     

 
По теме
1 и 2 апреля 2024 года в Новосибирском областном колледже культуры и искусств состоится межрегиональный конкурс исполнителей на балалайке и домре «Золотые струны Сибири».
Сложно представить детскую литературу без темы волшебства и чародейства. За чтением дети погружаются в мир исполнения желаний: с помощью волшебных палочек или магических артефактов они имеют возможность делать то,