Белый юмор Саши Черного

К чему мы вдруг вспомнили про этого контрреволюционного эмигранта? Чтобы это понять, нужно кое-что объяснить.
      Саша Черный родился 13 октября 1880 года в Одессе. Ну, раз в Одессе, да еще сатирик — значит, точно еврей (настоящая фамилия — Гликберг). Из пятерых детей в семье Гликбергов сразу двое детей были Саши. Поэтому светленького звали Белым, а темненького — Черным. Несмотря на то что семья была еврейская и, соответственно, зажиточная — любви в ней не было. Отец — деспот, мать — истеричка.
      Как Саша Черный писал о себе: «У меня не было ни детства, ни юности... У меня не было ни именин, ни дня рождения! У меня не было свивальника, и для меня не зажигалась елка! У меня не было ни игрушек, ни товарищей детских игр! У меня никогда не было каникул, и меня никогда не водили гулять! Мне никогда не доставляли никакого удовольствия, меня никогда ни за что не награждали, меня никогда не радовали даже самым пустяшным подарком, я никогда не испытывал ласки!»
      В девять лет Сашу Черного крестили в христианство, но какого-либо христианского воспитания он не получил. Три раз пытался учиться в гимназии, и три раза его выгоняли. После всего этого нетрудно представить, почему из Черного получился угрюмый, желчный сатирик, а не какой-нибудь там гламурный, аристократичный, кудрявый Андрей Белый.
      В 15 лет будущий поэт сбежал из дома и начал жизнь бродяги-попрошайки. Конечно, в жизни Саши было не только плохое, но и хорошее, попадались ему на пути и добрые, заботливые люди, но мы это опустим.
      В 1905 году Александр Черный становится сотрудником журнала «Зритель». Он также печатается в таких сатирических журналах, как «Альманах», «Журнал», «Молот», «Маски», «Леший». Первое стихотворение под псевдонимом «Саша Черный» — сатира «Чепуха» (Витте родиной живет / И себя не любит. / Вся страна с надеждой ждет, / Кто ее погубит...) привело к закрытию журнала «Зритель». Редактор «Зрителя» К. И. Диксон, спасаясь от тюремного заключения, срочно бежит за границу. В 1908-м он, правда, возвращается зачем-то — и зря, его на полтора года сажают в «Кресты».
      В 1906-м выходит первый сборник сатирических (в общем, так себе) стихов Саши Черного «Разные мотивы». Тираж тут же арестовывают — теперь за границу, в Германию, приходится бежать уже самому автору. Писал он в то время приблизительно так:
      Дух свободы... К перестройке
      Вся страна стремится,
      Полицейский в грязной Мойке
      Хочет утопиться.
      Не топись, охранный воин, —
      Воля улыбнется!
      Полицейский! Будь покоен —
      Старый гнет вернется...
      Через три года Саша возвращается в Россию, и возвращается уже Мастером. Его сразу приглашают в журнал «Сатирикон» (в 1913-1918 — «Новый Сатирикон»), где в то время работали замечательные сатирики Аркадий Аверченко и Надежда Тэффи, печатались (если кто их сейчас помнит) Степан Скиталец, Сергей Городецкий, Владимир Маяковский и др.
      Журнал богато иллюстрировался Борисом Кустодиевым, Леоном Бакстом, Иваном Билибиным и др., а главное — «блестящим карикатуристом и виртуозом шаржа» Николаем Ремизовым-Васильевым (псевдоним — Ре-Ми).
      На время «Сатирикона» приходится пик популярности Саши Черного, стихотворные сборники, гонорары. Ну а дальше — война, фронт, революция, эмиграция, Вильно, Берлин, Париж, Ла-Фавьер, где он и умер в 1932 году. Могила поэта впоследствии была утеряна, так как за нее некому было платить.
      К чему мы вспомнили этого дореволюционного поэта и эмигранта? Ну, во-первых, родился он 135 лет назад, и это все-таки дата. Во-вторых, стоит признать: угрюмость и желчность Саши Черного для России были и остались и, видимо, еще долго останутся актуальными. В разное время к его поэтическому творчеству обращались, например, такие разные композиторы и музыканты, как Дмитрий Шостакович, Александр Градский, Аркаша Северный, Жанна Агузарова с группой «Браво», Александр Новиков и Максим Покровский, группа «Сплин» и др.
      Итак, несколько сатир Саши Черного. Иллюстрации: Ре-Ми.
      Однако прежде чем вы начнете читать, хочется сказать еще одно. Саша Черный никогда не писал чернуху. На самом деле это был очень тонкий, очень лиричный поэт. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать его детские стихи. И писал он свои сатиры не из злобы, а потому что Душа была изрезана, изранена. И детством, и окружающей российской действительностью. И в этом он был гораздо искреннее тех витий, которые горланили на митингах или с трибуны Думы родинолюбивые, человеколюбивые пафосные речи.
      Потомки
      Наши предки лезли в клети
      И шептались там не раз:
      «Туго, братцы... Видно, дети
      Будут жить вольготней нас».
      Дети выросли. И эти
      Лезли в клети в грозный час
      И вздыхали: «Наши дети
      Встретят солнце после нас».
      Нынче так же, как вовеки,
      Утешение одно:
      Наши дети будут в Мекке,
      Если нам не суждено.
      Даже сроки предсказали:
      Кто — лет двести, кто — пятьсот,
      А пока лежи в печали
      И мычи, как идиот.
      Разукрашенные дули,
      Мир умыт, причесан, мил...
      Лет чрез двести? Черта в стуле!
      Разве я Мафусаил?
      Я, как филин, на обломках
      Переломанных богов.
      В неродившихся потомках
      Нет мне братьев и врагов.
      Я хочу немножко света
      Для себя, пока я жив,
      От портного до поэта —
      Всем понятен мой призыв...
      А потомки... Пусть потомки,
      Исполняя жребий свой
      И кляня свои потемки,
      Лупят в стенку головой!
      Невольное признание
      Гессен сидел с Милюковым в печали.
      Оба курили, и оба молчали.
      Гессен спросил его кротко, как Авель:
      «Есть ли у нас конституция, Павел?»
      Встал Милюков. Запинаясь от злобы,
      Резко ответил: «Еще бы! Еще бы!»
      Долго сидели в партийной печали.
      Оба курили, и оба молчали.
      Гессен опять придвигается ближе:
      «Я никому не открою — скажи же!»
      Раненый демон в зрачках Милюкова:
      «Есть для кадет! А о прочих — ни слова...»
      Мнительный взгляд на соратника бросив,
      Вновь начинает прекрасный Иосиф:
      «Есть ли...», — но слезы бегут по жилету —
      На ухо Павел шепнул ему: «Нету!»
      Обнялись нежно и в мирной печали
      Долго курили и долго молчали.
      Гармония
      (Подражание древним)
      Роза прекрасна по форме и запах имеет приятный.
      Болиголов некрасив и при этом ужасно воняет.
      Байрон и Шиллер, и Скотт совершенны и духом, и телом,
      Но безобразен Буренин, и дух от него нехороший.
      Тихо приветствую мудрость любезной природы —
      Ловкой рукою она ярлыки налепляет:
      Даже слепой различит, что серна, свинья и гиена
      Так и должны были быть — серной, свиньей и гиеной.
      Видели, дети мои, приложения к русским газетам?
      Видели избранных, лучших, достойных и правых из правых?
      В лица их молча вглядитесь, бумагу в руках разминая,
      Тихо приветствуя мудрость любезной природы.
      Желтый дом
      Семья — ералаш, а знакомые — нытики,
      Смешной карнавал мелюзги.
      От службы, от дружбы,
      от прелой политики
      Безмерно устали мозги.
      Возьмешь ли книжку —
      муть и мразь:
      Один кота хоронит,
      Другой слюнит, разводит грязь
      И сладострастно стонет...
      Петр Великий, Петр Великий!
      Ты один виновней всех:
      Для чего на север дикий
      Понесло тебя на грех?
      Восемь месяцев зима,
      вместо фиников — морошка.
      Холод, слизь, дожди и тьма —
      так и тянет из окошка
      Брякнуть вниз о мостовую
      одичалой головой...
      Негодую, негодую...
      Что же дальше, боже мой?!
      Каждый день по ложке керосина
      Пьем отраву тусклых мелочей...
      Под разврат бессмысленных речей
      Человек тупеет, как скотина...
      Есть парламент, нет? Бог весть,
      Я не знаю. Черти знают.
      Вот тоска — я знаю — есть,
      И бессилье гнева есть...
      Люди ноют, разлагаются, дичают,
      А постылых дней не счесть.
      Где наше — близкое,
      милое, кровное?
      Где наше — свое,
      бесконечно любовное?
      Гучковы, Дума, слякоть,
      тьма, морошка...
      Мой близкий! Вас
      не тянет из окошка
      Об мостовую брякнуть
      шалой головой?
      Ведь тянет, правда?
      Ошибка
      Это было в провинции,
      в страшной глуши.
      Я имел для души
      Дантистку с телом белее
      известки и мела,
      А для тела
      Модистку с удивительно
      нежной душой.
      Десять лет пролетело.
      Теперь я большой:
      Так мне горько и стыдно
      И жестоко обидно:
      Ах, зачем прозевал я в дантистке
      Прекрасное тело,
      А в модистке
      Удивительно нежную душу!
      Так всегда:
      Десять лет надо скучно прожить,
      Чтоб понять иногда,
      Что водой можно жажду
      свою утолить,
      А прекрасные розы — для носа.
      О, я продал бы книги свои и жилет
      (Весною они не нужны)
      И под свежим дыханьем весны
      Купил бы билет
      И поехал в провинцию,
      в страшную глушь:
      Но, увы!
      Ехидный рассудок
      уверенно каркает: Чушь!
      Не спеши —
      У дантистки твоей,
      У модистки твоей
      Нет ни тела уже, ни души.
      Гейне
      По притихшим редакциям,
      По растерзанным фракциям,
      По рутинным гостиным,
      За молчанье себя
      награждая с лихвой,
      Несется испуганный вой:
      Отбой, отбой,
      Окончен бой,
      Под стол гурьбой!
      Огонь бенгальский потуши,
      Соси свой палец, не дыши,
      Кошмар исчезнет сам собой —
      Отбой, отбой, отбой!
      Читали, как сын полицмейстера
      ездил по городу,
      Таскал по рынку почтеннейших
      граждан за бороду,
      От нечего делать нагайкой их сек,
      Один — восемьсот человек?
      Граждане корчились, морщились,
      Потом послали письмо
      со слезою в редакцию
      И обвинили... реакцию.
      Читали?
      Ах, политика узка
      И притом опасна.
      Ах, партийность так резка
      И притом пристрастна.
      Разорваны по листику
      Программки и брошюры,
      То в ханжество, то в мистику
      Нагие прячем шкуры.
      Славься, чистое искусство
      С грязным салом половым!
      В нем лишь черпать мысль
      и чувство
      Нам — ни мертвым, ни живым.
      Вечная память прекрасным
      и звучным словам!
      Вечная память дешевым
      и искренним позам!
      Страшно дрожать
      по своим беспартийным углам
      Крылья спалившим стрекозам!
      Ведьмы, буки, черные сотни,
      Звездная палата,
      «черный кабинет»...
      Все проворней и все охотней
      Лезем сдуру в чужие подворотни —
      Влез. Молчок. И нет как нет.
      Отбой, отбой,
      В момент любой,
      Под стол гурьбой.
      В любой момент
      Индифферент:
      Семья, горшки,
      Дела, грешки —
      Само собой.
      Отбой, отбой, отбой!
      «Отречемся от старого мира...»
      И полезем гуськом под кровать.
      Нам, уставшим от шумного пира,
      Надо свежие силы набрать.
      Ура!!
      Зеркало
      Кто в трамвае, как акула,
      Отвратительно зевает?
      То зевает друг-читатель
      Над скучнейшею газетой.
      Он жует ее в трамвае,
      Дома, в бане и на службе,
      В ресторанах и в экспрессе,
      И в отдельном кабинете.
      Каждый день с утра он знает,
      С кем обедал Франц-Иосиф
      И какую глупость в Думе
      Толстый Бобринский сморозил...
      Каждый день, впиваясь в строчки,
      Он глупеет и умнеет:
      Если автор глуп — глупеет,
      Если умница — умнеет.
      Но порою друг-читатель
      Головой мотает злобно
      И ругает, как извозчик,
      Современные газеты.
      «К черту! То ли дело Запад
      И испанские газеты...!»
      (Кстати — он силен в испанском,
      Как испанская корова.)
      Друг-читатель! Не ругайся,
      Вынь-ка зеркальце складное.
      Видишь — в нем зловеще меркнет
      Кто-то хмурый и безликий?
      Кто-то хмурый и безликий,
      Не испанец, о, нисколько,
      Но скорее бык испанский,
      Обреченный на закланье.
      Прочитай: в глазах-гляделках
      Много ль мыслей, смеха, сердца?
      Не брани же, друг-читатель,
      Современные газеты...
      Ранним утром
      Утро. В парке — песнь кукушкина.
      Заперт сельтерский киоск.
      Рядом памятничек Пушкина,
      У подножья — пьяный в лоск:
      Поудобнее притулится,
      Посидит и упадет...
      За оградой вьется улица,
      А на улице народ:
      Две дворянки, мама с дочкою,
      Ковыляет на базар;
      Водовоз, привстав над бочкою,
      Мчится, словно на пожар;
      Пристав с шашкою под мышкою,
      Две свиньи, ветеринар.
      Через час — «приготовишкою»
      Оживляется бульвар.
      Сколько их, смешных
      и маленьких,
      И какой сановный вид!
      Вон толстяк в галошах-валенках
      Ест свой завтрак и сопит.
      Два — друг дружку лупят ранцами,
      Третий книжки растерял,
      И за это «оборванцами»
      Встречный поп их обругал.
      Солнце реет над березами.
      Воздух чист, как серебро.
      Тарахтит за водовозами
      Беспокойное ведро.
      На кентаврах раскоряченных
      Прокатил архиерей,
      По ошибке, страхом схваченный,
      Низко шапку снял еврей.
      С визгом пес пронесся
      мнительный —
      «Гицель» выехал на лов.
      Бочки. Запах подозрительный
      Объясняет все без слов.
      Жизнь все ярче разгорается;
      Двух старушек в часть ведут,
      В парке кто-то надрывается —
      Вероятно, морду бьют.
      Тьма, как будто в Полинезии...
      И отлично! Боже мой,
      Разве мало здесь поэзии,
      Самобытной и родной?!
      Опять
      Опять опадают кусты и деревья,
      Бронхитное небо слезится опять,
      И дачники, бросив сырые кочевья,
      Бегут, ошалевшие, вспять.
      Опять, перестроив и душу, и тело
      (Цветочки и летнее солнце — увы!),
      Творим городское, ненужное дело
      До новой весенней травы.
      Начало сезона. Ни света, ни красок,
      Как призраки, носятся тени людей...
      Опять одинаковость
      сереньких масок
      От гения до лошадей.
      По улицам шляется смерть.
      Проклинает
      Безрадостный город
      и жизнь без надежд,
      С презреньем, зевая,
      на землю толкает
      Несчастных, случайных невежд.
      А рядом духовная смерть свирепеет
      И сослепу косит, пьяна и сильна.
      Все мало и мало — коса не тупеет,
      И даль безнадежно черна.
      Что будет? Опять
      соберутся Гучковы
      И мелочи будут, скучая, жевать,
      А мелочи будут сплетаться в оковы,
      И их никому не порвать.
      О, дом сумасшедших,
      огромный и грязный!
      К оконным глазницам
      припал человек:
      Он видит бесформенный
      мрак безобразный,
      И в страхе, что это навек,
      В мучительной жажде
      надежды и красок
      Выходит на улицу, ищет людей...
      Как страшно найти
      одинаковость масок
      От гения до лошадей!
      Обстановочка
      Ревет сынок. Побит
      за двойку с плюсом,
      Жена на локоны
      взяла последний рубль,
      Супруг, убитый лавочкой
      и флюсом,
      Подсчитывает месячную убыль.
      Кряxтят на счетаx
      жалкие копейки:
      Покупка зонтика
      и дров пробила брешь,
      А розовый капот из бумазейки
      Бросает в пот
      склонившуюся плешь.
      Над самой головой
      насвистывает чижик
      (Xоть птичка божия
      не кушала с утра),
      На блюдце киснет
      одинокий рыжик,
      Но водка выпита
      до капельки вчера.
      Дочурка под кроватью
      ставит кошке клизму,
      В наплыве счастья
      полуоткрывши рот,
      И кошка, мрачному
      предавшись пессимизму,
      Трагичным голосом
      взволнованно орет.
      Безбровая сестра
      в облезлой кацавейке
      Насилует простуженный рояль,
      А за стеной жиличка-белошвейка
      Поет романс: «Пойми мою печаль».
      Как не понять?
      В столовой тараканы,
      Оставя черствый xлеб,
      задумались слегка,
      В буфете дребезжат
      сочувственно стаканы,
      И сырость капает
      слезами с потолка.
      Кухня
      Тихо тикают часы
      На картонном циферблате.
      Вязь из розочек в томате
      И зеленые усы.
      Возле раковины щель
      Вся набита прусаками,
      Под иконой ларь с дровами
      И двугорбая постель.
      Над постелью бывший шах,
      Рамки в ракушках и бусах,-
      В рамках — чучела в бурнусах
      И солдаты при часах.
      Чайник ноет и плюет.
      На окне обрывок книжки:
      «Фаршированные пышки»,
      «Шведский яблочный компот».
      Пахнет мыльною водой,
      Старым салом и угаром.
      На полу пред самоваром
      Кот сидит как неживой.
      Пусто в кухне. «Тик» да «так».
      А за дверью на площадке
      Кто-то пьяненький и сладкий
      Ноет: «Дарья, четвер-так!»
      Молитва
      Благодарю тебя, создатель,
      Что я в житейской кутерьме
      Не депутат и не издатель
      И не сижу еще в тюрьме.
      Благодарю тебя, могучий,
      Что мне не вырвали язык,
      Что я, как нищий, верю в случай
      И к всякой мерзости привык.
      Благодарю тебя, единый,
      Что в третью думу я не взят, —
      От всей души с блаженной миной
      Благодарю тебя стократ.
      Благодарю тебя, мой боже,
      Что смертный час, гроза глупцов,
      Из разлагающейся кожи
      Исторгнет дух в конце концов.
      И вот тогда, молю беззвучно,
      Дай мне исчезнуть
      в черной мгле, —
      В раю мне будет очень скучно,
      А ад я видел на земле.
      На петербургской даче
      Промокло небо и земля,
      Душа и тело отсырели.
      С утра до вечера скуля,
      Циничный ветер лезет в щели.
      Дрожу, как мокрая овца...
      И нет конца, и нет конца!
      Не ем прекрасных огурцов,
      С тоской смотрю на землянику:
      Вдруг отойти в страну отцов
      В холерных корчах —
      слишком дико...
      Сам Мережковский учит нас,
      Что смерть страшна, как папуас.
      В объятьях шерстяных носков
      Смотрю, как дождь
      плюет на стекла.
      Ах, жив бездарнейший Гучков,
      Но нет великого Патрокла!
      И в довершение беды
      Гучков не пьет сырой воды.
      Ручьи сбегают со стволов.
      Городовой надел накидку.
      Гурьба учащихся ослов
      Бежит за горничною Лидкой.
      Собачья свадьба... Чахлый гром.
      И два спасенья: бром и ром.
      На потолке в сырой тени
      Уснули мухи. Сатанею...
      Какой восторг в такие дни
      Узнать, что шаху дали в шею!
      И только к вечеру поймешь,
      Что твой восторг — святая ложь...
      Горит свеча. Для счета дней
      Срываю листик календарный —
      Строфа из Бальмонта. Под ней:
      «Борщок, шнель-клопс
      и мусс янтарный».
      Дрожу, как мокрая овца...
      И нет конца, и нет конца!
     

 
По теме
График Крестного хода со Святынями по приходам Карасукской Епархии 2024 год: В Крестном ходе находятся Святыни: икона святой блаженной Матроны с мощами, ковчег мощевик, икона святителя Макария,
Чтение Великого канона прп. Андрея Критского в ордынском храме  “Неопалимая Купина” - Карасукская и Ордынская Епархия С понедельника 18 марта по четверг 21 марта в ордынском храме в честь иконы Божией Матери «Неопалимая Купина» каждый день совершались службы Великого повечерия с чтением Великого покаянного канона преподобного Андрея Критского,
Карасукская и Ордынская Епархия
Неделя Торжества Православия в Успенском храме р. п. Чистоозерное - Карасукская и Ордынская Епархия В Неделю Торжества Православия  священник Илия Березовский, настоятель храма  в честь Успения Пресвятой Богородицы, обратился к прихожанам с проповедью: – Сегодня мы с вами, братья и сестры, собрались в этом святом храме,
Карасукская и Ордынская Епархия
Житель города Бердска предстанет перед судом по обвинению в убийстве родственника - Следственный комитет фото СУ СК РФ по Новосибирской области Следственным отделом по городу Бердск следственного управления Следственного комитета Российской Федерации по Новосибирской области завершено расследование уголовного дела в отно
Следственный комитет
Сначала анализ, потом — диагноз - Газета Степная нива С самого утра в кабинеты клинико-диагностической лаборатории центральной районной больницы стекаются пациенты с направлениями от всех врачей.
Газета Степная нива
Делаем всё возможное - ГБУЗ НСО ГНОКБ За два года, в течение которых на базе Новосибирской областной больницы работает детское онкологическое отделение, 11 маленьких пациентов прошли процедуру заместительной почечной терапии - гемодиализ.
ГБУЗ НСО ГНОКБ
Гайдар – для поколений - Тогучинская ЦБС 6 марта Юртовская сельская библиотека присоединилась к региональной акции «Аркадий Гайдар – для поколений», посвящённой 120–летию со дня рождения А. П. Гайдара и Году семьи.
Тогучинская ЦБС
Путешествие по пушкинским страницам - ЦБС Баганского района Двадцать девятого марта в Теренгульской сельской библиотеке состоялся увлекательный квизбук «Путешествие по пушкинским страницам».
ЦБС Баганского района